В девять часов я позвонил Мордехаю, моему новому источникуинформации о жизни улицы. Рассказав о случившемся, объяснил, что хотя говорю изгоспиталя, но нахожусь в прекрасной форме, и попросил его совета. Кое-какиесоображения у Мордехая по поводу “лексуса” нашлись.

Затем я набрал номер Полли.

– Ты не придешь? – Голос у нее чуть дрогнул.

– Я в госпитале, Полли, если ты не расслышала.

Молчание в трубке подтвердило мои опасения. Похоже, в данныймомент в конференц-зале вокруг стола, на котором стоят кувшины с пуншем иогромный торт, толкутся человек пятьдесят моих сослуживцев. В краткихпоминальных тостах звучат слова прощания с безвременно ушедшим товарищем,которого всем будет так не хватать. На подобных мероприятиях мне доводилосьбывать, впечатление они производили наитягчайшее. От мысли принять участие всобственных похоронах я отказался с самого начала.

– Когда тебя выпустят? – спросила Полли.

– Думаю, завтра, – соврал я, предполагая обрести свободу дополудня – с благословения заботливого персонала или без оного.

Повисло молчание. Порезать на куски торт, разлить покувшинам пунш, протереть бокалы – справится ли она?

– Мне очень жаль, – наконец отвлеклась от размышлений Полли.

* * *

– Мне тоже. Кто-нибудь меня спрашивал?

– Нет. Пока, во всяком случае.

– Хорошо. Расскажи обо всем Рудольфу, передай, что я свяжусьс ним попозже. Мне пора. Врачи говорят, нужны дополнительные анализы.

* * *

Так завершилась моя когда-то столь много обещавшая карьера в“Дрейк энд Суини”. Проводы, как я и рассчитывал, прошли без меня. В тридцатьдва года я оказался абсолютно независим от пут корпоративного холопства – и отденег. Передо мной открылся беспредельный простор для жизни по велению совести,и если бы каждый вдох не разламывал ребра, я считал бы себя счастливейшим изсмертных.

В начале двенадцатого возникла Клер. В коридоре у дверейпалаты она поговорила с врачами. Из профессиональной лексики я уловил лишьмаловразумительные термины.

Консилиум вынес вердикт. Я переоделся в чистый костюм,привезенный Клер.

По дороге домой мы молчали. Ни о каком примирении не моглобыть и речи. С чего вдруг заурядному дорожному происшествию менять естественныйход событий? Клер действовала как друг и врач, и только.

Она приготовила томатный суп, уложила меня на диван,снабдила пилюлями и отправилась на работу. Похлебав суп, я позвонил Мордехаю.Ничего нового о машине он не сказал.

Я раскрыл газету на разделе объявлений и принялсяобзванивать агентов и конторы по сдаче жилья, затем вызвал по телефону такси ипринял горячий душ.

Водителя звали Леон. Сидя рядом с ним в машине, я старалсяне стонать, когда колесо попадало в выбоину.

Приличная квартира была мне не по карману, значит,требовалось найти такую, что отвечала хотя бы моим представлениям обезопасности. Мы остановились у газетного киоска, я взял с прилавка парубесплатных брошюрок о городском рынке жилья.

По мнению водителя, неплохим местом был кварталАдамс-Морган, к северу от Дюпон-сёркл. Правда, предупредил Леон, месяцев черезшесть ситуация может измениться.

Район этот я знал и проезжал по нему много раз, но мне и вголову не приходило пройтись по его улицам.

Вокруг стояли довольно уютные дома, построенные в началевека и до сих пор явно обитаемые. В барах и клубах, несмотря на дневное время,сидели посетители. Леон сообщил, что неподалеку находятся самые модныерестораны.

Однако в двух метрах от квартала начинался другой мир.

Обывателю следовало держать ухо востро. Уж если на подступахк Капитолийскому холму грабят сенаторов, то тут о безопасности можно забыть.

Через рытвину, по размерам превосходившую нашу машину, мыблагополучно перелетели. Приземление оказалось для меня настолько болезненным,что я не выдержал и громко застонал. Леон пришел в ужас. Я был вынужденрассказать ему, как провел вчерашнюю ночь. Он сбросил скорость и решительновзял меня под свою опеку.

С его помощью я медленно поднялся по лестнице дома, бывшегопервым в нашем списке. Квартира оказалась довольно запущенной; от ковра на полувоняло кошачьей мочой. В недвусмысленных выражениях Леон дал управляющемупонять, что предлагать подобное жилье белому человеку – занятие гнусное.

По следующему адресу нам пришлось вознестись на пятый этаж.Я едва не задохнулся. Лифта не было, как, впрочем, и отопления. Леон вежливопоблагодарил хозяйку мансарды.

И третья попытка тоже привела нас под крышу. Четыре этажа,зато с маленьким и чистым лифтом. Дом на Вайоминг-авеню, чуть в стороне отКоннектикут. Пятьсот пятьдесят в месяц. Я сразу согласился – даже не переступивпорог будущего жилья. Боль не оставила времени на раздумья. С досадой вспоминаяо лежащих на кухонном столе таблетках, я готов был согласиться на что угодно.

Мансарда состояла из трех комнатушек со скошеннымипотолками. Краны в ванной, к моему удивлению, не подтекали, а из окон краешкомоткрывалась улица.

– Берем, – сказал Леон управляющему, когда я начал сползатьпо стенке на пол.

В маленьком кабинете на первом этаже я торопливо прочитал иподписал условия договора, выписал чек на месяц вперед, оставил залог.

Клер хотела, чтобы к концу недели я выехал. Что ж, так оно ибудет.

Если Леон и недоумевал, что заставило меня сменитьпрестижный Джорджтаун на вашингтонский чердак, то виду не показывал. Он былсвоего рода профессионал, как и я.

Подвезя меня к дому, Леон без колебаний обещал подождать,пока я отлежусь и соберусь с силами для новых подвигов.

Из навеянной пилюлями дремы меня вывел телефонный звонок.

– Алло.

– А мне казалось, ты в госпитале. – Слышно было как из-затридевяти земель, но я узнал голос Рудольфа.

– Я был там. – Язык еле ворочался. – А теперь я здесь.

Что ты хочешь сказать?

– Нам не хватало тебя сегодня.

О да! Спектакль с пуншем.

– Я не собирался попадать в автокатастрофу, Рудольф.

Будь снисходителен и прости меня, пожалуйста.